ВОСПОМИНАНИЯ СОЛОВЕЦКИХ НОВОМУЧЕНИКОВ. Священномученик Петр (Зверев).
Воспоминания И.М. Картавцевой о священномученике Петре (Звереве), архиепископе Воронежском.
18 февраля, в день рождения владыки, я с большим кренделем, спеченным моею матерью, усыпанным миндалем и изюмом, поехала на Новую Басманную и узнала, что владыка отбыл в Воронеж. Со слезами приняла я эту новость, больше я уже с владыкой в жизни не разговаривала, если не считать того, что я видела еще раз при отправке в Соловки. Крендель был громадный, везти его было очень трудно, но замечательно, что я не оставила его у родственников, и по дороге к себе на дачу я заехала к нашим белевским друзьям Киселевым и там разделила его с ними пополам, и мы еще поговорили о владыке.
Наступило лето 1926 года. Я устроилась на временную работу в детский сад и зажила совсем уже другою жизнью. Устроиться на работу было очень трудно, так как было то счастливое время, когда для поступления на службу требовался профсоюз, а для вступления в профсоюз нужно было обязательно состоять на работе. Но все-таки при помощи двух временных работ по 5 месяцев каждая я была проведена в профсоюз.
К владыке этим летом ездили некоторые его почитатели и потом рассказывали о том духовном подъеме, который царил в Воронеже, об удивительных службах и о несметном количестве народа. Я не теряла связь с Зверевыми и изредка у них бывала. В ноябре 1926 г. я узнала ужасную новость. Владыку арестовали, посадили в отдельный вагон и привезли прямо на Лубянку. Как рассказывали воронежцы, в городе делалось что-то неслыханное, и многие говорили, что, вероятно, похоже было на то, как в Иерусалиме в дни распятия и смерти Господа нашего Иисуса Христа. Весь город был на ногах. Толпы народа не расходились ни днем, ни ночью, особенно около дома, где владыка жил. Ничто не помогло, и когда пробил его час, тут его и взяли. Я как раз в это время поступила на вторую временную работу в д/сад и часто оставалась ночевать у Зверевых, когда в квартире у них собирались готовить передачу.
Узнали мы, что на дверях здания тогдашнего ГПУ вывешивают списки высылаемых. Потом узнали, что списки бывают по четвергам, а высылки по пятницам. Владыки все не было. Наконец, уже в одну из последних недель поста Елизавета Михайловна, принимая обратную бумажку с распиской получателя, усмотрела нечто новое. Обычно делалось так. В ответной записке перечислялись все полученные заключенным вещи, а внизу стояла подпись. Например, рубашек 2, полотенец 3, чулок 2, мыло 1 и т. д. А тут было так: рубашек – 2д, полотенец 3о, чулок 2с, мыло 1в. Когда она прочитала весь столбик до конца, то получилось: «До свидания». Она поняла, что его высылают. Хотя и говорили, что когда будут действительно высылать, то имя его появится в списках, но доверия никакого не было. Все привыкли к обманам и поэтому решили с следующей же пятницы караулить приезд владыки на Николаевском вокзале.
С пятницы 6-й недели начали мы собираться на вокзале, а отправили его лишь в пятницу перед Вознесеньем. Я, должно быть, не пропустила ни одной пятницы. К этому времени я была уже регентшей у о. Серафима и вместе с Елизаветой Михайловной мы путешествовали. Поезд был ночной, так что мы всегда возвращались после 12 вечера. Вот было трудно в Великую Пятницу! Вынос плащаницы, потом поездка на вокзал на несколько часов, позднее возвращение и затем в 2 часа ночи утреня Великой Субботы! Но Господь давал на все силы.
Пребывание на вокзале было сплошное страдание. Собралось нас человек 15–20, не менее, и мы, притаившись где-нибудь по углам, наблюдали страшную картину. Без конца подъезжали «черные воронки» и потом выгружали свои жертвы. К каждой машине кто-нибудь из наших подходил и старался рассмотреть знакомое лицо. Эти специализированные машины были разные: и совершенно закрытые «вороны», и низенькие, вроде теперешних такси, только покрупнее. Однажды кто-то сказал: «Владыка здесь». Все бросились к машине, и я в том числе. В лице, которое было плохо видно при весьма скудном освещении, я особенного сходства не обнаружила. Остальные почти все были уверены, все кланялись ему, и человек отвечал поклонами. Это казалось мне очень удивительным. Долго стояли мы, потому, что, вероятно, выгружали в порядке очереди. Наконец двери отворились, и оттуда вышел здоровенный мужчина и равнодушно прошел мимо всех нас. И сходства-то никакого не было, кроме бороды.
Затем на Пасхе произошел необыкновенный случай, просто даже чудо. В пятницу на Пасхальной неделе собрали владыке необычайно богатую передачу. Кроме денег были и куличи, и пасхи, и пироги, и даже большие сахарные яйца. В Москве тогда был нэп, и купить было можно все, что хочешь. К этому времени мы уже знали, что вовсе не надо караулить машины на заднем дворе, а надо какими-то обходными путями выходить на платформу к поезду. Так мы и сделали. Затем мы уже знали, что поезда на Соловки отходят вовсе не так поздно, не ночью, а к вечеру. Когда мы все собрались на платформе, кто-то уже знал, что владыки опять не будет, но высылают отца Иннокентия. Это был архимандрит Иннокентий из Желтикова Тверского монастыря, по-видимому товарищ владыки Петра, только помоложе. У Зверевых называли его «Кешей». Когда я была в Желтикове монастыре в 1918 г., он тогда был там казначеем (вторая должность после настоятеля). Благообразный такой, благоговейный, прекрасно читал тогда канон под праздник Успения Божией Матери. Откуда он теперь был взят, не знаю, может быть даже из Воронежа, где был вместе с владыкой «на фронте».
Моментально решили всю передачу отдать ему. Он был монах, следовательно, одинок, почитателей особенных у него не могло быть, и как же он, вероятно, был утешен, неожиданно увидев не какую-нибудь кучку, а целую толпу верующих, из которых, наверное, многих знал. Я видела его лицо из-за оконной решетки. Смиренный, тихий, он все время кланялся и благодарил. После я узнала, что он ехал совершенно больной (у него была язва желудка), и по приезде он окончательно слег. Медицинская сестра, рассказывая про него, говорила, что «он умирал, как ангел». Вся больница о нем плакала. Прошу всех, кто будет вспоминать архиепископа Петра, вспоминать и архимандрита Иннокентия. Он был так же священномученик…
Так прошло еще несколько недель. Появились на дверях здания ГПУ списки с фамилиями высылаемых, и в числе их был Зверев, назначение – Соловки. Указано было и число: моя Елизавета Михайловна и еще одна молоденькая девушка, якобы при ней, должны были провожать владыку до Ленинграда. Узнавши об этом, я сейчас же поехала в Катуар, где мы тогда жили, за матерью, чтобы она успела приехать в Москву к проводам.
В этот раз мы почему-то опять были на задворках и караулили машины. Если бы мы даже не знали, что владыка сегодня будет непременно, то по обстановке можно было бы догадаться. Выскочил какой-то совершенно звероподобный военный, обнажил шашку и бросился на всех нас с криком: «Разойтись, разойтись! Если не разойдетесь, во всю дорогу не дам ему кипятку!». Действительно, смотрел на него как на злейшего врага. Подъехал «черный ворон», и вышел владыка в сером подряснике, в скуфеечке на голове и с тяжелой корзинкой за спиной. Он шел, не оглядываясь, вверх по каким-то ступенькам и, когда поднялся, сразу оглянулся и благословил нас широким крестом. Мы сейчас же окружным путем пошли на платформу и стали ждать. Подали поезд, окна, конечно, были с решетками.
Брату владыки Арсению Константиновичу дали знать заранее, и он приехал. Толпа расступилась, и он прошел прямо к окну, снял шапку и низко поклонился. Может быть, что-нибудь и сказал ему, но вряд ли. Оконное стекло, кажется, не поднималось, а решетка, за которой стоял владыка, думаю, была не менее как за 1/2 метра от окна. Отдельные лица писали записочки, и конвойные довольно любезно их передавали, получали ли ответы, уж не знаю. Хотела и я написать записочку, но просто не знала, что и написать. Мы с матерью вместе подошли поближе и кланялись ему, он, несомненно, нас видел. Я все складывала руки, как подходят под благословение, но он не благословлял, а только кланялся. Потом я сообразила, что ему, может быть, запретили благословлять даже, наверное, так как за спиной его стояли конвойные.
Наконец раздался свисток, и поезд медленно, исключительно медленно начал двигаться, и мы немного даже шли рядом. Когда поезд начал набирать скорость, из нашей толпы выделились 2 владыкиных иподиакона – Борис Шифрин (родственник Обуховой) и Борис Марлин. Став под самое окно, они бежали рядом с поездом и выкрикивали все церковные новости: «Митрополит Сергий на свободе, Синод зарегистрирован» – вот что я расслышала. Наконец поезд скрылся из вида. Так видела я владыку последний раз в жизни.
Пробыл владыка в Соловках с мая 1927 года по январь 1929, т. е. год и 8 месяцев приблизительно. Там было в то время очень много духовенства, причем почти одни архиереи. Тогда в монастыре все храмы еще были открыты и «гуманно» разрешали духовенству служить. Был сделан даже «показательный» кинофильм, в котором были представлены храмы во время богослужения и служащие архиереи и священники. Одна особа мне с восторгом говорила, что видела этот фильм в Москве и узнала служащего владыку Петра. Я ему в Соловки не писала, но некоторые писали и ответы получали. Одна духовная дочь владыки, очень ему преданная, писала ему, я ее встречала у Зверевых. Однажды она мне говорит: «Вам владыка кланяется и шлет благословение». Потом еще раз. Как-то она говорит мне: «Что, Вы снитесь ему, что ли? Опять Вам привет». Наконец она мне в последний раз прочитала: «Владыка пишет: “Божие благословение Ирине, ее родителям, брату, невестке и их детям”». Как будто он прощался с нами.
Вероятно, это происходило осенью 1928 года. А потом прекратились всякие сведения о нем вообще. Евгения Михайловна – жена брата, имевшая знакомых в Синоде, часто ходила туда узнавать, но безрезультатно. Чем бы кончилось все дело, неизвестно, но помогли узнать о смерти владыки не москвичи, а старые его друзья–белевцы. Мы написали в Белев одной нашей знакомой художнице (владыкиной почитательнице), а та в свою очередь запросила телеграммой дочь еще одной почитательницы, которая жила тогда в Кеми (близ Соловецких островов) и видела иногда владыку, и через нее даже кое-что пересылали из Белева. Скоро мы получили телеграмму: «Владыка скончался 26 января (ст. ст.)» Это был день памяти Ксенофонта и Марии. Мы с матерью в этот же день вечером поехали к Зверевым и отвезли им печальную телеграмму. На другой день родственники и много почитателей служили большую панихиду в церкви Георгия на Дмитровке, где настоятелем был о. Александр, двоюродный брат владыки. Официально какого-нибудь поминовения со стороны Синода, по-моему, не было никакого.
Подробности о смерти владыки дошли до нас такие. В Соловках, как и в Воронеже, и всюду, владыка стал необыкновенно популярен. И там к нему все время ходил народ. Его отправили «на тиф» на Анзерские острова, где он вскоре заболел и умер. Похоронили его без всяких почестей в общей могиле. Заведующий местным лагерем татарин был в эти дни в отсутствии. Когда он через два дня приехал, то пришел в страшное возмущение: «Как, самого главного попа да вдруг так просто похоронили?» Он приказал вырыть владыку из могилы, одеть в архиерейское облачение (может быть, даже отпевали, это неизвестно) и вновь похоронить в отдельной могиле. Прошло несколько времени, и на могилу владыки стал ходить народ, и тогда (наверное, новое начальство) приказало сравнять могилу с землей. Как будто все закончено было с владыкой Петром, но тем не менее, хотя изредка, выплывает какая-то связь с ним.
